Неточные совпадения
Левин ел и устрицы,
хотя белый
хлеб с сыром был ему приятнее. Но он любовался на Облонского. Даже Татарин, отвинтивший пробку и разливавший игристое вино по разлатым тонким рюмкам, с заметною улыбкой удовольствия, поправляя свой белый галстук, поглядывал на Степана Аркадьича.
Старания Агафьи Михайловны и повара, чтоб обед был особенно хорош, имели своим последствием только то, что оба проголодавшиеся приятеля, подсев к закуске, наелись
хлеба с маслом, полотка и соленых грибов, и еще то, что Левин велел подавать суп без пирожков, которыми повар
хотел особенна удивить гостя.
― Нет! ― закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. ― Подлость? Если вы
хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить мужа, сына для любовника и есть
хлеб мужа!
Но Степан Аркадьич,
хотя и привыкший к другим обедам, всё находил превосходным; и травник, и
хлеб, и масло, и особенно полоток, и грибки, и крапивные щи, и курица под белым соусом, и белое крымское вино — всё было превосходно и чудесно.
— Я только что пришел. Ils ont été charmants. [Они были восхитительны.] Представьте себе, напоили меня, накормили. Какой
хлеб, это чудо! Délicieux! [Прелестно!] И водка — я никогда вкуснее не пил! И ни за что не
хотели взять деньги. И все говорили: «не обсудись», как-то.
«Куска
хлеба нет, а детей
хочет учить танцеванью!» — подумал Чичиков.
—
Хочу, — отвечал Фемистоклюс, жуя
хлеб и болтая головой направо и налево.
— Панночка видала тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришел ко мне; а не помнит — чтобы дал тебе кусок
хлеба для старухи, моей матери, потому что я не
хочу видеть, как при мне умрет мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У него также есть старая мать, — чтоб ради ее дал
хлеба!»
Сказав это, он взвалил себе на спину мешки, стащил, проходя мимо одного воза, еще один мешок с просом, взял даже в руки те
хлеба, которые
хотел было отдать нести татарке, и, несколько понагнувшись под тяжестью, шел отважно между рядами спавших запорожцев.
Теперь уже все
хотели в поход, и старые и молодые; все, с совета всех старшин, куренных, кошевого и с воли всего запорожского войска, положили идти прямо на Польшу, отмстить за все зло и посрамленье веры и козацкой славы, набрать добычи с городов, зажечь пожар по деревням и
хлебам, пустить далеко по степи о себе славу.
— Да, — ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость. В темноватой столовой, с одним окном, смотревшим в кирпичную стену, на большом столе буйно кипел самовар, стояли тарелки с
хлебом, колбасой, сыром, у стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин ел и думал, что,
хотя квартира эта в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые люди в ней, конечно, из числа тех, с которыми история не считается, отбросила их в сторону.
«Куда, к черту, они засунули тушилку?» — негодовал Самгин и, боясь, что вся вода выкипит, самовар распаяется,
хотел снять с него крышку, взглянуть — много ли воды? Но одна из шишек на крышке отсутствовала, другая качалась, он ожег пальцы, пришлось подумать о том, как варварски небрежно относится прислуга к вещам хозяев. Наконец он догадался налить в трубу воды, чтоб погасить угли. Эта возня мешала думать, вкусный запах горячего
хлеба и липового меда возбуждал аппетит, и думалось только об одном...
— Молчи, мордвин! — кричал Дронов. — А — итало-турецкой войны — не
хотите? Хо-хо-о! Все — на пользу… Итальянцы у нас больше
хлеба купят…
— В кусочки, да! Хлебушка у них — ни поесть, ни посеять. А в магазее
хлеб есть, лежит. Просили они на посев — не вышло, отказали им. Вот они и решили самосильно взять
хлеб силою бунта, значит. Они еще в среду
хотели дело это сделать, да приехал земской, напугал. К тому же и день будний, не соберешь весь-то народ, а сегодня — воскресенье.
Но когда однажды он понес поднос с чашками и стаканами, разбил два стакана и начал, по обыкновению, ругаться и
хотел бросить на пол и весь поднос, она взяла поднос у него из рук, поставила другие стаканы, еще сахарницу,
хлеб и так уставила все, что ни одна чашка не шевельнулась, и потом показала ему, как взять поднос одной рукой, как плотно придержать другой, потом два раза прошла по комнате, вертя подносом направо и налево, и ни одна ложечка не пошевелилась на нем, Захару вдруг ясно стало, что Анисья умнее его!
Она одежонку на зиму дает и
хлеба сколько
хочешь, и на печке угол — все по милости своей давала.
Бывало, когда Анисья была жива, так я не шатался, был кусок и
хлеба, а как она померла в холеру — царство ей небесное, — братец барынин не
захотели держать меня, звали дармоедом.
— Оттреплет этакий барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа; да это золото — а не барин, дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда
хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной
хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
— Нет, вы
хотели за что-то наказать меня. Если я провинюсь в чем-нибудь, вы вперед лучше посадите меня на неделю на
хлеб и на воду.
Они — не жертвы общественного темперамента, как те несчастные создания, которые, за кусок
хлеба, за одежду, за обувь и кров, служат животному голоду. Нет: там жрицы сильных,
хотя искусственных страстей, тонкие актрисы, играют в любовь и жизнь, как игрок в карты.
— Ведомости о крестьянах, об оброке, о продаже
хлеба, об отдаче огородов… Помнишь ли, сколько за последние года дохода было? По тысяче четыреста двадцати пяти рублей — вот смотри… — Она
хотела щелкнуть на счетах. — Ведь ты получал деньги? Последний раз тебе послано было пятьсот пятьдесят рублей ассигнациями: ты тогда писал, чтобы не посылать. Я и клала в приказ: там у тебя…
— Купцы… Вот и ступай к своим Панафидиным, если не умел жить здесь. Твой купец напьется водки где-нибудь на похоронах, ты повезешь его, а он тебя по затылку… Вот тебе и прибавка! А ты посмотри на себя-то, на рожу-то свою — ведь лопнуть
хочет от жиру, а он — «к Панафидиным… пять рублей прибавки»! Ну, скажи, на чьих ты
хлебах отъелся, как боров?
— То-то. Я-то от их
хлеба уйду, не нуждаясь в нем вовсе,
хотя бы и в лес, и там груздем проживу или ягодой, а они здесь не уйдут от своего
хлеба, стало быть, черту связаны. Ныне поганцы рекут, что поститься столь нечего. Надменное и поганое сие есть рассуждение их.
Но убранство комнат также не отличалось особым комфортом: мебель была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже полы были некрашеные; зато все блистало чистотой, на окнах было много дорогих цветов; но главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный стол,
хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный
хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле,
хотя бы кругом его всё были
хлебы.
Но ты не
захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил ты, если послушание куплено
хлебами?
Обрати их в
хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное,
хотя и вечно трепещущее, что ты отымешь руку свою и прекратятся им
хлебы твои».
Я не
хотел здесь останавливаться, но один из местных жителей узнал, кто мы такие, и просил зайти к нему напиться чаю. От хлеба-соли отказываться нельзя. Хозяин оказался человеком весьма любезным. Он угощал нас молоком, белым
хлебом, медом и маслом. Фамилии его я не помню, но от души благодарю его за радушие и гостеприимство.
Приказывать не смею,
Прошу тебя покорно. Слушать песни
Одна моя утеха. Если
хочешь,
Не в труд тебе, запой! А за услугу
Готова я служить сама. Накрою
Кленовый стол ширинкой браной, стану
Просить тебя откушать хлеба-соли,
Покланяюсь, попотчую; а завтра
На солнечном восходе разбужу.
Известие это смягчило матушку. Ушел молотить — стало быть, не
хочет даром
хлеб есть, — мелькнуло у нее в голове. И вслед за тем велела истопить в нижнем этаже комнату, поставить кровать, стол и табуретку и устроить там Федоса. Кушанье матушка решила посылать ему с барского стола.
Захочет помещик — у попа будет
хлеб, не
захочет — поп без
хлеба насидится.
Считалось выгодным распахивать как можно больше земли под
хлеб,
хотя, благодаря отсутствию удобрения, урожаи были скудные и давали не больше зерна на зерно.
— Иконостас — сам по себе, а и она работать должна. На-тко! явилась господский
хлеб есть, пальцем о палец ударить не
хочет! Даром-то всякий умеет
хлеб есть! И самовар с собой привезли — чаи да сахары… дворяне нашлись! Вот я возьму да самовар-то отниму…
— Тюменские купцы вон уже зафрахтовали пароходы на всю навигацию, — сообщил Штофф. —
Хлеб закупили от семнадцати до двадцати трех копеек за пуд, а продавать
хотят по два рубля. Это уж бессовестно.
— Послушай, старичок, поговорим откровенно, — приставал Штофф. — Ты живой человек, и я живой человек; ты
хочешь кусочек
хлеба с маслом, и я тоже
хочу… Так? И все другие
хотят, да не знают, как его взять.
Скитники переночевали у какого-то знакомого Михею Зотычу мужичка. Голод чувствовался и в Суслоне,
хотя и в меньшей степени, чем в окрестных деревнях. Зато суслонцев одолевали соседи. Каждое утро под окнами проходили вереницы голодающих. Михей Зотыч сидел все утро у окна, подавал купленный
хлеб и считал голодных.
Все понимали также, что все эти убытки Стабровский наверстает вдвойне — и на скупленном
хлебе и на водке, а потом будет ставить цену, какую
захочет.
Из станиц Михей Зотыч повернул прямо на Ключевую, где уже не был три года. Хорошего и тут мало было. Народ совсем выбился из всякой силы. Около десяти лет уже выпадали недороды, но покрывались то степным
хлебом, то сибирским. Своих запасов уже давно не было, и хозяйственное равновесие нарушилось в корне. И тут пшеничники плохо пахали, не
хотели удобрять землю и везли на рынок последнее. Всякий рассчитывал перекрыться урожаем, а земля точно затворилась.
— Я знаю ее характер: не пойдет… А поголодает, посидит у
хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость. Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и
хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.
— А на пароходы… И я тоже
хочу кусочек
хлеба с маслом.
— А затем, сватушка, что три сына у меня.
Хотел каждому по меленке оставить, чтобы родителя поминали… Ох, нехорошо!.. Мучники наши в банк закладываются, а мужик весь
хлеб на базары свез. По деревням везде ситцы да самовары пошли… Ослабел мужик. А тут водкой еще его накачивают… Все за легким
хлебом гонятся да за своим лакомством. Что только и будет!..
Первые попытки были не совсем удачны: русские мало были знакомы с чисто техническою стороной дела; теперь же они попривыкли, и
хотя Демби не так доволен ими, как китайцами, но все-таки уже можно серьезно рассчитывать, что со временем будут находить себе здесь кусок
хлеба сотни поселенцев.
Когда на Сахалин приезжает какое-нибудь важное лицо, то Потемкин подносит ему хлеб-соль; когда
хотят доказать, что сельскохозяйственная колония удалась, то указывают обыкновенно на Потемкина.
Картофель вообще дает хорошие урожаи, и это подтверждается не только цифрами, но и личным впечатлением; я не видел закромов или мешков с зерном, не видел, чтобы ссыльные ели пшеничный
хлеб,
хотя пшеницы здесь сеется больше, чем ржи, но зато в каждой избе я видел картофель и слышал жалобы на то, что зимою много картофеля сгнило.
— О, да вы философ; а впрочем… знаете за собой таланты, способности,
хотя бы некоторые, то есть из тех, которые насущный
хлеб дают? Извините опять…
Даже Родион Потапыч не советовал Оникову этой крутой меры: он
хотя и теснил рабочих, но по закону, а это уж не закон, чтобы отнимать
хлеб у своих и отдавать чужим.
Это была, во всяком случае, оригинальная компания: отставной казенный палач, шваль Мыльников и Окся. Как ухищрялся добывать Мыльников пропитание на всех троих, трудно сказать; но пропитание,
хотя и довольно скудное, все-таки добывалось. В котелке Окся варила картошку, а потом являлся ржаной
хлеб. Палач Никитушка, когда был трезвый, почти не разговаривал ни с кем — уставит свои оловянные глаза и молчит. Поест, выкурит трубку и опять за работу. Мыльников часто приставал к нему с разными пустыми разговорами.
Захотела своего девичьего
хлеба отведать, ну и пусть ее…
Знакомый человек, хлеб-соль водили, — ну, я ему и говорю: «Сидор Карпыч, теперь ты будешь бумаги в правление носить», а он мне: «Не
хочу!» Я его посадил на три дня в темную, а он свое: «Не
хочу!» Что же было мне с ним делать?
— Сбесились наши старухи, — судачили между собой снохи из большесемейных туляцких домов. — Туда же, беззубые, своего
хлеба захотели!.. Теперь житья от них нет, а там поедом съедят!